Последствия. Эпизод 3

[nairsa]

Сколько времени длился мой сон, не знаю, но просыпаюсь от потрясающего по глубине ощущения: я могу двигаться! Такого всеобъемлющего счастья я не испытывал, пожалуй, несколько лет. Я чувствую, кажется, каждую мышцу своего тела, каждый сустав и главное — могу всеми ими управлять! Ощущение, переполнившее меня, сродни откровению: я с наслаждением лежу и шевелю пальцами ног, напрягаю и расслабляю мышцы голеней, бедер, задницы, пресса, удивляясь, как можно этого не чувствовать? Как вообще можно жить без этого упоительного ощущения владения собственным телом?
Мне кажется, что, если бы я мог, я бы бежал сейчас по прозрачному лесу, попирая мягкую мшистую землю, усыпанную прелыми иглами, мощными лапами, отталкиваясь от нее, на мгновение отрываясь и паря в напоённом смолистым духом воздухе, и вновь касаясь в стремительном движении вперед, слыша малейшие шорохи, улавливая запахи лесной живности и двуногих. Стоп. Какие лапы? Какой лес?! Я — Северус Снейп, обычный волшебник. Не анимаг, не оборотень, да и лес — совершенно не моя стихия. Я городской человек до мозга костей и не способен носиться, как угорелый, с непонятной целью, испытывая при этом острейшее наслаждение. Я трясу головой, пытаясь разогнать морок и понимаю, что этот восторг не мой. Гарри. Это он, почему-то ощущая себя животным, несется сквозь лес, а я... я лежу в постели и всего лишь навсего способен шевелиться: парализующее заклятье рассеялось.
Воспоминания о вчерашнем накатывают на меня мутной волной и вместе с ними приходят разочарование пополам с яростью: мальчишка посмел меня связать так, как не связывал никто и никогда! Это так жестоко с его стороны, мне так больно все еще быть тут, что перехватывает дыхание и я рычу от этой боли, плотно закрыв глаза, чтобы не видеть светлой комнаты и солнечных лучей, что ее пронизывают. Впрочем, если уж я жив и проснулся, меня ждут дела и обязанности; оставив мне жизнь, меня никто от них не освободил и я, сделав усилие над собой, встаю, одеваюсь, умываюсь, выпиваю чашку кофе и иду работать.
Но сосредоточиться на привычном, знакомом до мелочей деле полностью — не выходит. Я чувствую “приступы” радости и восторга, исходящие от Гарри, и они сбивают меня с толку: чему можно так радоваться? Что может настолько восхищать? Как ему вообще удается сохранять хотя бы видимость здравого рассудка, если он так ощущает окружающий мир? Я чувствую его радость от совершенно непонятных для меня вещей. Как может вызывать такую бурю чувств банальнейшая Diánthus deltoídes [1]? От нее же даже пользы никакой: обычный сорняк с мелкими розовыми цветочками и не более того! Ну или, зачем прыгать за Inachis io [2], она ведь все равно взмахнет крыльями и улетит, как всегда случается со всеми здравомыслящими бабочками! Но он что-то находит во всем этом и действительно искренне счастлив!
Меня раздражает это, нет, не сам факт, что Гарри хорошо, а то, что я вынужден переживать эти чувства вслед за ним, из-за чего уже целых два сложнейших зелья оказались безвозвратно испорчены, а этого не случалось в моей практике много лет.
На некоторое время настает затишье, новых взрывов эмоций у Гарри, а, соответственно, и у меня — нет и мне удается сосредоточиться на работе, но... несносный мальчишка вновь буквально взрывается радостью, а мне, вследствие этого, приходится попрощаться еще с одним зельем. Это становится уже традицией. Плохой традицией. С досады от очередного испорченного зелья, я запустил котлом с серой свернувшейся массой в стену и пулей вылетел из лаборатории. Поработать, похоже, сегодня все равно не выйдет.
В общем, к вечеру я был готов растерзать Поттера на маленькие, аккуратные кусочки, но, на его счастье, он не попался мне под руку. Без аппетита поев в гордом одиночестве, я заглянул в библиотеку и, к собственному огромному удивлению, умудрился сосредоточиться на интереснейшем справочнике.
Когда я оторвался от захватившего меня фолианта, было уже три часа ночи, а Гарри так и не попался мне на глаза ни разу с прошлого вечера. Это было странно, но, решив, что и черт с ним, я в мрачнейшем настроении отправился в спальню.
Поттер спал. Как обычно, в чем мать родила, разметался по постели и блаженно посапывал! Как я пропустил момент, когда он вернулся домой, понятия не имею, но я пропустил его и это является непреложным фактом. Быстро раздевшись, я сел на кровать, довольно грубо подвинул Гарри и улегся. Честно говоря, я не знаю, зачем я действовал грубо, да и вообще, зачем я его двигал: места на ложе было более, чем достаточно... Может быть, чтобы хоть как-то выместить свое недовольство. Может быть, рассчитывал, что он проснется, и тогда я выскажу ему все, что я думаю о нем и о его идиотской затее, а, может быть, еще почему-то... Но случилось то, что заставило меня стиснуть зубы в бессильной ярости. Гарри, не просыпаясь, распахнул глаза, мягко и совершенно беззащитно улыбнулся и томно мурлыкнув: “Северус”, обвил меня руками, уткнувшись носом в мое плечо, положил на меня ногу и вновь провалился в крепчайший сон. Мне же достались отголоски его радости от... моего появления!
Я лежал, бездумно глядя в потолок и изо всех сил сдерживался, чтобы не придушить гаденыша. Это надо же! Он! Мне! Рад! Поверить не могу! Незаметно для себя я уснул, с тем, чтобы проснуться от нового приступа поттеровского веселья.
Это было невыносимо. Я чувствовал себя усталым и разбитым. Старым и донельзя несчастным. Такого не было со мной никогда. То, что я испытывал из-за дурацкой связи, было настоящей изощренной пыткой. Перепады настроения выматывали и пугали. Мне было плохо.
Новый день прошел примерно так же, как и предыдущий, и следующий, и еще... Гарри уходил куда-то ранним утром, а дальше я ощущал его восторг и упоение, которые немного утихали к вечеру. Почти ночью мне удавалось провести несколько часов в библиотеке или лаборатории, а потом я приходил в спальню и сваливался рядом с безмятежно спящим Гарри, каждый раз чувствуя, что он счастлив от моего появления, каждый раз слыша его томный стон “Северус” и чувствуя неизменное объятье.
К концу третьей недели этой пытки, его веселье меня уже не бесит. Мне все равно. Безразличие сковывает меня словно льдом. Я почти не ем. Плохо сплю. И ничего не могу делать. То есть совсем ничего. Часами я сижу в библиотеке, уставившись в одну точку, потеряв способность связно соображать. Я просто жду, когда все это, наконец, закончится: ведь все проходит. Радость и восторг Гарри воспринимаются так же ярко, но тем больнее, когда они проходят, оставляя за собой чувство одиночества, что-то безвозвратно ломая внутри, или обдирая... Но это тоже уже не беспокоит, я смирился с этим чувством, как с неизбежным.
В один из дней я просыпаюсь и обнаруживаю, что не один в постели. Рядом лежит Гарри и задумчиво смотрит на меня.
— Ты плохо выглядишь, Северус, — мягко и как-то рассеянно улыбаясь, говорит он.
Я молчу. Мне уже нечего сказать. Все, что я имел сказать ему, я высказал стенам лаборатории и библиотеки.
— Вставай, — командует он, — одевайся. Сегодня я покажу тебе одно чудесное место.
Действуя на автомате, я подчиняюсь. Какая разница, где находиться?
Мой мучитель, наскоро одевшись, заглядывает в спальню, видит, что я одет, хватает меня за руку и тянет вниз, на крыльцо, с упорством муравья, тащащего в свой муравейник дохлую гусеницу. Одной рукой он вцепился в мое запястье, а в другой у него корзинка. Его псина появляется откуда-то из-за дома, принюхивается к содержимому корзины и усаживается на пушистую задницу, лениво помахивая хвостом. Гарри выпускает мою руку, всучивает мне корзину и куда-то исчезает, но ровно через пять минут я слышу приближающийся из-за дома рык мотора и к крыльцу подкатывает задрипанного вида автомобиль, которым управляет Поттер.
Он останавливает свое авто, выскакивает из него, забирает у меня корзину и засовывает ее на заднее сиденье, потом открывает задние двери и, щелкнув пальцами, указывает на это место Бою. Мне он пальцами не щелкает, но дверь переднего пассажирского сиденья открывает, дожидается, пока я усядусь и закрывает.
— Пешком туда далеко, — рассказывает он, трогая свое транспортное средство с места, — а так мы домчим просто моментально.
Это “моментально” длится никак не меньше двух часов, в течение которых я в полной мере ощущаю себя горошиной внутри погремушки, которую интенсивно встряхивают. И это было бы вполне сносно, если бы Гарри каждые четверть часа не бросал на меня сочувственного взгляда и не повторял бы заботливым тоном:
— Потерпи, Северус, осталось совсем немного.
Наконец, он останавливает машину и глушит мотор.
— Все, приехали, — сообщает он, вылезая, — дальше прогуляемся пешочком. Тут, правда, не далеко совсем.
Парень выпускает собаку, достает оттуда же, откуда выпрыгнул Бой, объемистый рюкзак, вешает его на себя, берет корзину, захлопывает все двери и, махнув рукой куда-то вбок, уверенно сворачивает с подобия дороги, проложенной в лесу. Дорогой это нечто назвать сложно. Так, может быть, несколько раз машина проехала, это скорее направление, но Гарри сворачивает с него и, углубляясь в лес, идет по едва заметной тропке.
Я молча иду за ним, уворачиваясь от веток, так и норовящих выбить глаза и в какой-то момент четко понимаю: мы пришли. Берег лесного озера, на котором мы оказались... прекрасен. Меня охватывает чувство восторга и я удивлением понимаю, что оно мое собственное, а не исходящее от Гарри! В зеркальной глади, чуть морщащейся под легкими порывами ветерка, отражаются Pínus sylvéstris [3], на поверхности воды кое-где плавают крупные белые цветы и сочные зеленые листья Nymphaéa álba [4], в воздухе разлит смолистый легкий запах — все это истинное чудо.
Пока я, оглушенный собственными ощущениями, стою, пытаясь прийти в себя, Гарри сноровисто обустраивается на берегу: в обложенном камнями круге зажигается костер, откуда-то появляется котелок и повисает над огнем, жирно поблескивая закопченными боками. Почему-то этот незатейливый штрих, добавивший к смолистому сосновому духу толику дымной нотки, придает всей картине пронзительный оттенок уюта и… правильности.
Гарри молча усаживается на бревно, лежащее около костра и, щурясь, смотрит на почти бездымное пламя. Он выглядит расслабленным и умиротворенным. Он никуда не прыгает и не скачет, хотя мне в последнее время казалось, что именно этим он и занимается большую часть дня. Бой садится рядом с хозяином и подсовывает крупную голову ему под руку, прося ласки и внимания, и Гарри лениво чешет пса за ушами.
Все так просто, так безыскусно и столь настоящее, и... я ничего подобного никогда не видел и даже не представлял, что такое возможно. Хотя нет, кому я лгу? Представлял. Только давным-давно решил, что все это не для меня. Даже не так: сначала, пока я был мальчишкой, возраста Гарри, я возомнил себя “великим волшебником” и запретил себе думать о всяких “маггловских глупостях”, а потом... А потом я стал убийцей. И сейчас, стоя на берегу лесного озера, я со всей четкостью осознаю: я прожил жизнь зря. Что я умею? Сделать из любого набора ингредиентов состав, который гарантированно оборвет жизнь? Весьма полезно. Еще я умею убивать собственноручно. Быстро. Или медленно, причиняя дикие мучения жертве и не теряя при этом нейтрально-скучающего выражения на лице. Тоже донельзя полезное умение. Особенно здесь и сейчас.
Оказывается, я настолько ушел в себя, что не заметил, как Гарри подошел ко мне со спины и, обняв за талию, мурлыкнул на ухо свое коронное:
— Северус...
Я обернулся к нему и, встретившись с безумными, нечеловеческими глазами, всхлипнул от боли, которую причинило это объятие и эта излишне интимная, певучая интонация, с которой он всегда произносит мое имя. Такое впечатление, что произнося его, он каждый раз наслаждается звуками, которые издает и это совершенно невыносимо.
Единственное желание, которое у меня возникает от всего этого — взять Поттера за горло и подержать чуть-чуть. Ну совсем немножко. Просто, чтобы он вспомнил, с кем связался. Может быть, хоть это отрезвит его и он меня отпустит?
Прихожу я в себя от того, что мои пальцы сжимают нечто податливое, теплое, живое. Тряхнув головой, я разгоняю наваждение и осознаю, что, оказывается, я не мечтаю об этом, а совершенно натурально крепко держу Гарри за горло, медленно сжимая пальцы, а он смотрит на меня и в его взгляде нет ни капли страха или сожаления. Он смотрит на меня даже без жалости; в его глазах читается покорность, мягкость и то, что я не в состоянии расшифровать. Я не понимаю его, но это отрезвляет меня не хуже ведра ледяной воды на морозе, совершенно неожиданно вылитой на голову. Я с усилием разжимаю сведенные судорогой ярости пальцы, одновременно отталкивая Гарри от себя и, развернувшись, удаляюсь в сторону машины. Точнее, это я так думал, что иду в сторону машины, а на самом деле я умудряюсь потерять направление, отойдя от озера буквально на три сотни ярдов.
Я осознаю, что иду не по той едва заметной тропке, по которой нас привел к озеру Гарри, а по нехоженому лесу и совершенно не представляю не только где чертово поттеровское ржавое ведро с гайками, а даже где водоем! Это было бы смешно, если бы не было так грустно — Северус Снейп, заблудившийся в трех соснах! Спешите видеть! Только сейчас и только у нас!
Я отвешиваю шутливый поклон разлапистому Juníperus commúnis [5] и понимаю: у меня совершенно настоящая истерика. Я знаю об этом чертовом кусте, да и не только о нем, столько, сколько любому нормальному человеку и не снилось и, в то же время, я умудрился потеряться!
____________
[1] Diánthus deltoídes — Гвозди́ка травя́нка. Вид многолетних травянистых растений рода Гвоздика семейства Гвоздичные.
[2] Inachis io — Павлиний глаз. Дневная бабочка из сем. нимфалид. Латинское биноминальное название происходит от Īnachis — царя Инаха и его дочери Ио в древнегреческой мифологии.
[3] Pínus sylvéstris — Сосна обыкнове́нная. Растение, широко распространённый вид рода Сосна семейства Сосновые (Pinaceae). В естественных условиях растёт в Европе и Азии.
[4] Nymphaéa álba — Кувши́нка бе́лая. Водное растение, вид рода Кувшинка семейства Кувшинковые.
[5] Juníperus commúnis — Можжеве́льник обыкнове́нный, или Ве́рес. Вечнозелёные хвойные деревья, вид рода Можжевельник (Juniperus) семейства Кипарисовые (Cupressaceae).