Ранним утром я осторожно, чтобы не разбудить Северуса и не встрять в объяснения, выскальзываю из постели, бесшумно покидаю комнату и, быстро перекусив на ходу, выхожу из дома.
Накануне я сделал то, что сделал. Я нашел единственный верный выход и не собираюсь жалеть о содеянном, а вот объясняться по этому поводу, наблюдать мрачную физиономию и выслушивать укоризненное молчание Северуса я не хочу. Не потому, что это поколеблет мою уверенность в своей правоте, нет. Я просто действую по плану, который у меня сложился и намерен довести дело до конца.
Утренний лес, пронизанный солнечными лучами и неповторимым ароматом, который бывает только в чистом сосновом бору и только накануне ясного дня, встречает меня щебетом, занятых своими делами птах, шуршанием листвы, колеблемой легким ветерком и умиротворением, переходящим в дикий, неописуемый восторг от того, что я здоров, силен, свободен и молод. Не задумываясь о том, что делаю, я перекидываюсь в звериное обличье и несусь галопом сквозь зеленое великолепие, наслаждаясь каждым мгновением стремительного бега.
читать дальшеСпособность перевоплощаться в зверя я обрел вместе с эльфийским наследием. Что это, в тот момент, когда я перекинулся в зверя впервые — анимагия или еще что-то, — я не задумывался. Это было совершенно не важно, просто в какой-то момент я осознал, что могу превратиться в крупного хищника и воспользовался открывшейся возможностью. Ювилл, узнав в кого именно я превращаюсь, загадочно улыбнулась, а на вопросы, которыми я засыпал ее, пытаясь все-таки понять природу нового умения, отмахнулась, лишь просветив меня, что любой из эльфов умеет превращаться в животное и даже, если постарается, то не в одно. Впрочем, ни в кого, кроме тигра, мне превратиться так и не удалось, но и этого обличья мне вполне хватает для полного счастья. Кроме того, эта форма меня полностью устраивает: красивый, сильный, быстрый — чего еще можно хотеть?
Я несусь по лесу, ощущая себя его частицей и это чудесно. Тем более, что я знаю, мои ощущения напрямую передаются Северусу и это способствует реализации задуманного мною. Мне нужно, чтобы он понял: испытывать такие чувства в принципе возможно. Это не плохо, не запрещено и не является признаком слабости.
Мне самому стоило огромного труда научиться радоваться жизни и теперь передо мной стоит задача, на первый взгляд кажущаяся вообще нерешаемой: научить этому же человека, который не один десяток лет сознательно запрещал себе испытывать нечто подобное. Может быть, за прошедшие годы он и вовсе убил в себе эту способность — тогда все мои усилия будут тщетны, но я отчаянно надеюсь, что это не так: он вспомнит и найдет силы разрешить себе просто жить, а не исполнять череду тяжких обязанностей.
Произносить слова, пытаясь объяснить, что можно испытывать от жизни удовольствие и радость, бессмысленная затея: он не поверит и, зная это, я и связал нас. Это не честно, я прекрасно понимаю это. Тем более, не честно то, что я могу управлять этой связью, блокируя эмоции и ощущения, исходящие как от него ко мне, так и от меня к нему, а он нет. Но ему это знать совершенно не обязательно, во всяком случае, пока. Правда, я буду стараться не закрываться от него: мне нужно знать, что происходит на той стороне. Мне необходимо быть в курсе, иначе я не смогу оказаться в нужном месте в нужное время, чтобы поддержать его.
Я прыгаю за бабочкой, понимая, что она улетит, но она такая яркая, такая нарядная и мне доставляет огромное удовольствие сама возможность прыгать за ней, не задумываясь о том, насколько по-дурацки это выглядит, не заботясь о бессмысленности этого действия и не беспокоясь о том, к чему оно приведет. Я просто радуюсь, с предельной четкостью чувствуя себя, ощущая каждую мышцу, каждое движение суставов и связок. Радость движения сильного здорового тела заполняет меня целиком. Это очень простое чувство, простое и понятное не мозгу, а чему-то еще. Инстинктам.
Так идут дни. Я специально нахожу поводы, чтобы испытывать удовольствие или восторг, или что-то еще в этом роде. Держать себя постоянно в приподнятом настроении сложно, тем более, что в ответ я получаю боль. Много боли. Думаю, Северус сам до конца не понимает, насколько ему не комфортно внутри себя.
Иногда мне кажется, что он считает меня сумасшедшим. Может быть возлюбленный мой зельевар и прав, обычный человек не испытывает того, что испытываю я. Он просто живет, в среднем, как получится. Получится радоваться — прекрасно. Получится огорчиться, он, конечно, расстроится, но со временем переживет и это чувство. Он, в отличие от меня, не замечает множества оттенков жизни и, тем более, не ищет специально поводов, чтобы ощутить счастье. Он даже не задумывается о том, что это на самом деле очень просто и для возникновения этого чувства совершенно не нужен какой-нибудь особенный повод. Обычный человек просто не умеет перестраивать свое сознание так, чтобы это стало просто. А мне приходится это делать, ведь, по сути, сейчас я поставил себя в ситуацию, когда мне приходится испытывать положительные эмоции за двоих, точнее, чтобы хватило на двоих — на меня самого и на Северуса.
Ранним утром я сбегаю из дому и, как только круглая дверь, ведущая на улицу, закрывается за мной, начинается моя работа: я радуюсь. Солнечному утру, зеленой траве, пению птиц, друзьям и возможности с ними общаться, рыбалке, пробежке по лесу, возне с машиной на заднем дворе дома Беседующего со Звездами... Каждому явлению и каждому событию. И так живу до самого вечера, а, когда солнце начинает садиться, я приглушаю канал, установленный между мною и Северусом, давая ему возможность отдохнуть, побыть наедине с собой. Я знаю, что это больно для него, ведь я приглушаю только ощущения, идущие от меня к нему, но то, что испытывает он, я ощущаю в полном объеме.
Он устает от меня, стал плохо есть и, если бы я не пользовался магией, чтобы он высыпался, он бы не спал. Для него происходящее — пытка. Возможно, куда более изощренная, чем все те, которым в свое время подвергся я, и я знаю это, но упорно продолжаю своеобразную терапию. Я знаю, что ломаю Северуса, но по-другому до него не достучаться, он поставил на себе крест, утратил цель жизни, а вкус к ней... был ли он у этого человека? Не знаю, но надеюсь, что все-таки был.
В один из дней, утром, я понимаю — он дозрел. Похоже, мне таки удалось пробить трещину в его мировосприятии. Теперь нужно правильно воспользоваться тем, что получилось и у меня есть отличная идея, как это сделать.
Никогда до того момента, как мы поселились в Эюлендейле я не думал, что такие простые и незатейливые вещи и явления, как берег лесного озера в ясный день, способны дать столько позитивных светлых эмоций. Но тут... Я оценил такого рода прелести и, надеюсь, мой любимый профессор тоже окажется способен на подобную реакцию. Во всяком случае, проверить — стоит, а посему, вместо того, чтобы утром тихонько покинуть спальню, я дожидаюсь пока Северус проснется и сообщаю, что сегодня его ждет приятное путешествие.
Мы грузимся в старый джип и едем. Дорога, прямо скажем, оставляет желать лучшего и машину трясет. Мой спутник напряженно сидит в кресле и лицо его постепенно приобретает зеленоватый оттенок: ему явно не особо нравится такой способ перемещения. Можно было, конечно, аппарировать в намеченную точку, но мне не хотелось на несколько дней бросать дома Боя, а переместить пса с помощью магии — нельзя: животные плохо переносят аппарацию и мой пес, к сожалению, не исключение.
До того места, куда я хочу попасть почти семьдесят километров и по той дороге, что ведет туда, это всего лишь пару часов. Бывает и хуже: есть дорожки, на которых, чтобы проехать, приходится останавливаться и расчищать завалы — тут же таких препятствий нет, я проверял буквально вчера. Северусу явно очень хочется, чтобы мы остановились и я периодически, когда чувствую, что терпение его подходит к концу, прошу его потерпеть еще немного. Это работает: возлюбленный мой зельевар лишь крепче сжимает зубы и передумывает высказываться.
Наконец, мы подъезжаем к приметной сосне, и я глушу мотор, остановив машину под деревом, ствол которого по форме напоминает штопор. Вылезаю, выпускаю Боя, беру рюкзак и корзинку с провизией, после чего, пригласив Северуса следовать за собой, топаю к озеру, на берегу которого провел далеко не один день.
Это место показали мне мои друзья-пантеры, присмотревшие его давным-давно. Мне оно приглянулось сразу и, попав сюда впервые, я решил, что просто обязан показать его Северусу. Вот только раньше он вряд ли оценил бы всю прелесть дивного пейзажа, впрочем, надежда на то, что он оценит его сейчас тоже не велика.
Полчаса пешочком и мы на берегу. Зельевар замирает на месте, оглядывая открывшуюся его взору картину, а я привычно обустраиваюсь: зажигаю костерок, наливаю в вынутый из рюкзака котелок воды и подвешиваю его над огнем. Почему-то для меня очень важно сделать эти два дела прежде, чем приняться за остальную работу по обустройству временной стоянки. Казалось бы: мелочь, ан нет. Костер и кружка ароматного, пахнущего дымком, чая, сдобренного собранными по дороге листиками земляники, мятой и шалфеем — и я чувствую себя дома, в каком бы месте леса не оказался. Уже потом, после чаепития, можно спокойно и без суеты поставить палатку, разложить постель и с чувством, с толком, с расстановкой выкупаться, но все равно: сначала — чай.
Совершая привычные действия, наблюдаю за Северусом. Тот замер на берегу, зябко обхватив себя руками и я чувствую исходящие от него волны восхищения, сменившиеся сожалением и болью. Сидеть дальше, спокойно наблюдая, как ему плохо у меня попросту нет сил и я подхожу, чтобы обнять и попытаться утешить.
— Северус, — зову я его, надеясь отвлечь от крайне неприятных размышлений в которые он погрузился. Его имя для меня звучит музыкой, такое холодное но полное страсти, певучее и легкое. Мне оно нравится, нравится, как оно звучит: “Се-ве-рус...”, оно ему подходит и соответствует.
Профессор резко оборачивается ко мне и я вижу в его темных глазах дикую ярость, подстегиваемую душевной болью, а следом он вцепляется мне в горло, сжимая его сильными пальцами.
Мне очень страшно, я полностью отдаю себе отчет в том, что, в принципе, он может и придушить меня, не совладав с собой, но я не хочу, чтобы он почувствовал насколько я боюсь и приглушаю связь, закрывая канал ощущений идущий от меня к нему. Помимо страха мою душу переполняют сочувствие и любовь к этому сильному, мрачному, гордому, а сейчас очень несчастному человеку. Я молчу, боясь вмешаться в ту борьбу, которая происходит в душе у Северуса: сделать выбор убить меня или остановиться, овладев собой, он, на мой взгляд, должен сам, без помощи и подсказки. И через несколько секунд он отпускает меня, отталкивает, после чего быстрым шагом уходит в лес.
Я не иду за ним, понимая, что сейчас Северусу нужно побыть одному и зная, что вокруг нет никого, ни хищников, ни других людей, но я прислушиваюсь к его эмоциям, ожидая момента, когда они утихнут, а потом... Потом я понимаю, что он заблудился и очень удивлен, прямо таки поражен, этим фактом. Сам же я ничего удивительного в нем не вижу: тут такая местность, что без привычки по ней ходить заблудиться проще простого, а Северус вообще не знает этого леса, так что результат и вовсе предсказуем и даже ожидаем.
Осознание того, что зельевар заблудился, рождает в нем еще одну небольшую бурю, у него явная истерика и вмешиваться сейчас просто неразумно, поэтому я продолжаю терпеливо выжидать, а когда он немного успокаивается, приказываю Бою охранять лагерь, а сам, перекинувшись в тигра, иду в ту сторону, куда ушел профессор.
-
-
26.01.2013 в 17:53-
-
11.04.2014 в 19:37-
-
05.09.2014 в 11:56